Тут раздался голос Ролана, кричавшего с лестницы:

— Что же, черт побери, мы сегодня совсем есть не будем?

Ему не ответили, и он заорал:

— Жозефина, где вас нелегкая носит? Что вы делаете?

Из недр подвала донесся голос служанки:

— Я здесь, сударь, что угодно?

— Где хозяйка?

— Хозяйка наверху с господином Жаном.

Задрав голову, Ролан прорычал:

— Луиза!

Госпожа Ролан приоткрыла дверь и ответила:

— Что тебе, дружок?

— Завтракать пора, черт побери!

— Идем, дружок.

И она спустилась вниз вместе с Жаном.

Ролан, увидев сына, воскликнул:

— А ты откуда? Уже соскучился на новой квартире?

— Нет, отец, мне просто нужно было поговорить с мамой.

Жан подошел, поздоровался и от отеческого рукопожатия старика внезапно почувствовал щемящую тоску, тоску разлуки и безвозвратного прощания.

Госпожа Ролан спросила:

— Пьер не пришел?

Ролан пожал плечами.

— Нет еще. Да он постоянно опаздывает. Начнем без него.

Она обернулась к Жану:

— Ты бы позвал его; он обижается, когда его не ждут.

— Хорошо, мама, я пойду.

Жан вышел. Он поднялся по лестнице с лихорадочной решимостью малодушного человека, идущего на бой.

Он постучал в дверь, и Пьер ответил:

— Войдите.

Жан вошел. Пьер писал, склонившись над столом.

— Здравствуй, — сказал Жан.

Пьер встал:

— Здравствуй.

И они обменялись рукопожатием, как будто ничего не произошло.

— Ты разве не спустишься к завтраку?

— Я… дело в том… что я очень занят.

Голос старшего брата дрожал, и его тревожный взор, казалось, спрашивал у младшего, как поступить.

— Тебя ждут.

— Да?.. А мама внизу?

— Внизу. Она и послала меня за тобой.

— Да?.. Ну тогда… пойдем.

Перед дверью столовой он остановился, не решаясь войти первым, потом рывком открыл дверь и увидел отца и мать друг против друга за столом.

Сначала он подошел к матери, не поднимая глаз, не произнося ни слова, и, наклонившись, подставил ей лоб для поцелуя, как делал это с некоторых пор вместо того, чтобы самому поцеловать ее, как бывало, в обе щеки. Он догадался, что ее губы приблизились к его лицу, но не ощутил их прикосновения и с бьющимся сердцем выпрямился после этой мнимой ласки.

Он спрашивал себя: «О чем они говорили после моего ухода?»

Жан нежно повторял «мама», «мамочка», ухаживал за ней, передавал ей кушанья, наполнял стакан. Пьер понял, что они плакали вместе, но не мог проникнуть в их мысли. Осуждал ли Жан свою мать, считал ли брата негодяем?

И все упреки, которые он делал себе за то, что открыл ужасную тайну, снова стали осаждать его, сдавливая ему горло, зажимая рот, не давая ни есть, ни говорить.

Теперь им владело страстное желание — бежать, покинуть этот дом, который стал ему чужим, бежать от этих людей, которых связывали с ним лишь едва уловимые нити. И ему хотелось уехать тотчас же, все равно куда, так как он чувствовал, что все кончено, что он не может больше оставаться с ними, что он по-прежнему невольно мучил бы их уже одним своим присутствием и что они обрекли бы его на непрестанную, невыносимую пытку.

Жан разговаривал с Роланом, рассказывал что-то. Пьер пропускал мимо ушей его слова и не вникал в их смысл. Но ему почудилась какая-то нарочитость в голосе брата, и он наконец заставил себя прислушаться.

Жан говорил:

— Это будет, по-видимому, самое красивое судно во всем флоте. Водоизмещением в шесть тысяч пятьсот тонн. Оно пойдет в первое плаванье через месяц.

Ролан удивлялся:

— Уже! А я думал, что его этим летом еще не спустят на воду.

— Работы ускорили, чтобы уйти в первый рейс еще до осени. Сегодня утром я заходил к доктору Компании и беседовал с одним из директоров.

— А-а! С кем же?

— С господином Маршаном, личным другом председателя правления.

— Вот как, ты с ним знаком?

— Да. Кроме того, у меня была к нему небольшая просьба.

— Ага! Значит, ты смог бы устроить, чтобы я подробно осмотрел «Лотарингию», как только она войдет в порт?

— Конечно, ничего нет легче.

Жан явно мялся, подыскивая слова, не зная, как перейти к дальнейшему. Он продолжал:

— Надо сказать, что жизнь, которую ведут на этих океанских пароходах, не лишена приятности. Больше половины времени проводят на суше в двух великолепных городах — Нью-Йорке и Гавре, остальное же время — море, среди очень милых людей. Можно даже заводить там знакомства среди пассажиров, весьма интересные и очень полезные для будущего, да, да, очень полезные. Подумать только, что капитан, экономя на угле, может заработать двадцать пять тысяч франков в год, если не больше…

Ролан произнес: «Здорово!» — и присвистнул, что свидетельствовало о глубоком его уважении к сумме и к капитану.

Жан продолжал:

— Судовой комиссар получает около десяти тысяч жалованья, а врач до пяти тысяч, не считая квартиры, стола, освещения, отопления, услуг и так далее и так далее. В общей сложности, по крайней мере, тысяч десять. Весьма и весьма недурно!

Пьер поднял голову, встретился с братом глазами — и понял.

Немного погодя он спросил:

— А очень трудно получить место врача на океанском пароходе?

— И да и нет. Все зависит от обстоятельств и от протекции.

Наступило длительное молчание, потом Пьер продолжал:

Так «Лотарингия» уходит в будущем месяце?

— Да, седьмого числа.

И снова наступило молчание.

Пьер размышлял. Конечно, все разрешилось бы само собой, если бы он уехал врачом на этом пароходе. А что будет дальше — покажет время: он может и бросить эту службу. Пока же он будет зарабатывать себе на жизнь, не одолжаясь у родителей. Позавчера ему пришлось продать свои часы, теперь он уже не попросит денег у матери! Значит, у него не оставалось никакого выхода, кроме этого, никакого средства есть другой хлеб, кроме хлеба этого дома, где он не мог больше жить, никакой возможности спать в другой постели, под другой кровлей. И он сказал нерешительно:

— Если бы это было возможно, я охотно уехал бы на «Лотарингии».

Жан спросил:

— Что же тут невозможного?

— Я никого не знаю в Океанском пароходстве.

Ролан недоумевал:

— А все твои великие планы, твоя карьера? Как же с ними?

Пьер негромко ответил:

— Иногда нужно идти на жертвы и отказываться от самых заветных надежд. Впрочем, это только начало, только средство сколотить несколько тысяч франков, чтобы затем устроиться.

Отец тотчас же согласился с его доводами:

— Это верно. За два года ты сбережешь шесть-семь тысяч франков, и, если их хорошо поместить, ты можешь далеко пойти. Как ты думаешь, Луиза?

Она тихо, чуть слышно ответила:

— Я думаю, что Пьер прав.

Ролан воскликнул:

— Ну, так я поговорю об этом с господином Пуленом, я с ним хорошо знаком! Он — судья в коммерческом суде и ведет дела Компании. Кроме того, я знаю еще господина Леньяна, судовладельца, который дружит с одним из вице-председателей.

Жан спросил брата:

— Если хочешь, я сегодня же позондирую почву у господина Маршана?

— Пожалуйста.

Подумав немного, Пьер продолжал:

— Может быть, лучше всего будет написать моим бывшим учителям в Медицинской школе: они были ко мне очень расположены. На эти суда нередко попадают круглые невежды. Благоприятные отзывы профессоров Мас-Русселя, Ремюзо, Флаша и Боррикеля решат дело быстрей всяких сомнительных рекомендаций. Достаточно будет предъявить эти письма правлению через твоего приятеля, господина Маршана.

Жан горячо одобрил это:

— Блестящая, просто блестящая мысль!

И он уже улыбался, успокоенный, почти довольный, уверенный в успехе; долго огорчаться было не в его характере.

— Напиши им сегодня же, — сказал он.

— Непременно… Сейчас же этим займусь. Я сегодня не буду пить кофе, у меня что-то нервы разгулялись.

Он встал и вышел. Жан повернулся к матери:

— А ты, мама, что делаешь сегодня?